В конференции Центральной ассоциации преподавателей русского языка Америки, прошедшей в Институте Пушкина принимал участие профессор славистики Тулейнского университета Уильям Брумфилд. Это единственный американец, который является членом двух государственных российских академий: Российской академии художеств и Российской академии архитектуры и строительных наук. Почти 50 лет он занимается исследованиями русской культуры. За выдающийся вклад в сохранение историко-культурного наследия России Уильям Брумфилд удостоен Премии имени академика Д.С. Лихачева.
– Профессор Брумфилд, как вы впервые оказались в России? – Моя первая поездка состоялась летом 1970 года. А в Институт Пушкина я приехал в 1979 году со студентами. В это время здесь еще достраивали учебный корпус, жили в общежитии. Я работал над проектом фундаментальной книги о русской культуре.
– Расскажите, почему вы начали учить русский язык? Это же было в период холодной войны?
– Да, совершенно верно. В статье «Мой Гагарин» я пишу об истоках моего интереса к русской культуре.
Там, где мы жили, отношение к России было неоднозначное. Это была сложная жизнь американского юга, где помнили гражданскую войну, где были расовые и социальные проблемы. Моя мама любила русскую музыку, это было утешение. В детстве мы слушали грампластинки Чайковского. Я читал русскую литературу, открывал духовное богатство русского народа. Сначала прочитал «Войну и мир» Толстого, потом Достоевского.
Мой отец знал русский. Он родился в 1895 году, принимал участие в Первой мировой войне, служил во Франции и в 1918 году видел русских солдат. В детстве мы играли с мальчиками в войну против коммунистов. Но как-то раз отец сказал мне, что русские – наши союзники, рассказывал, что видел их в лагерях военнопленных и очень сочувствовал.
Когда я поступал в университет, то решил изучать русский язык, хотя в начале 1960-х годов была сложная обстановка. Мне было 18 лет, это был очень престижный университет Джона Хопкинса, в котором все стремились стать врачами. Преподаватель русского языка открыл для меня русскую культуру, я начал читать Пушкина и других русских писателей. Не будь этого человека, я бы не знал русского. Поэтому я считаю, что в любом гуманитарном университете должен быть преподаватель русского языка.
В университете я решил, что не буду заниматься биологией, а буду изучать историю и русский язык. Понял, что этой мой путь. Поступил в Калифорнийский университет Беркли и продолжил заниматься русским языком. Тема моей диссертации – «Радикальная литература 60-х годов XIX века», главным образом она посвящена писателю Василию Слепцову.
В Университете Беркли я получил степень доктора славистики, участвовал в программе научного обмена для преподавателей русского языка и таким образом стал приезжать в Москву и Санкт-Петербург. Увлекся фотографией, купил свой первый фотоаппарат. Преподаватели устраивали для нас пешеходные экскурсии, иногда я был единственным участником этих прогулок. Так я полюбил русское архитектурное наследие, начал фотографировать. Некоторые фотографии публикуются до сих пор.
– А у Вас есть фотографии института Пушкина тех времен?
– Есть фотографии 1980 года, есть фото из окна 14 этажа с видом на строительную площадку учебного корпуса, на подъемный кран, который поднимал балки. Здание строили у меня на глазах. Есть фотографии 1980 года, есть фото из окна 14 этажа с видом на строительную площадку
– Сколько времени Вы провели в институте?
Первый раз я приехал в институт в 1979 году как куратор группы студентов, около 20 человек, и пробыл 9–10 месяцев, до весны 1980 года. В связи с обстановкой в Афганистане наш президент сказал, что мы не будем участвовать в Олимпиаде, и коллеги из института Пушкина думали, что мы не приедем. Но это был не государственный, а научный обмен, и мы приехали. Они с радостью нас встретили.
Это было очень плодотворное время, и хотя условия были далеко не лучшими, магазинов было мало, но мы справлялись. Через Министерство культуры СССР я познакомился с самыми крупными учеными в искусствознании и архитектуре, например, с Алексеем Комечем, крупнейшим специалистом по древнерусской архитектуре.
У меня уже были публикации о русской архитектуре в престижных журналах, например, в журнале Гарвардского университета. В то время я преподавал в Гарварде как младший профессор – с 1974 года до конца семидесятых. У меня был двойной профиль: литературовед и историк. Я занимался историей русской архитектуры как славист, который знает и язык, и культуру, и историю. Исторический контекст дает возможность более глубокого понимания русской архитектуры. На Западе большинство искусствоведов не изучают историю русской архитектуры.
Как историк я начал работать над большой книгой – ее написанию помогло то, что я был еще и фотограф. Не будь фотографий, не было бы и книги, которая на Западе является основным источником сведений о русской архитектуре. Я создал первую фундаментальную работу в этой области. А фотоархив хранится в Вашингтоне, в Национальной галерее искусств.
Но в Гарварде не приветствовали мою работу фотографа и искусствоведа, не понимали, зачем она нужна, поэтому я ушел из Гарварда. Осенью 1981 года меня пригласили в Университет Тулейна преподавать курс русского языка и литературы. В 2000 году я получил премию Гуггенхайма как специалист по русской истории.
У меня издано 39 книг. Первая книга, «Золото в лазури», вышла в 1983 году. Я над этой книгой работал здесь, в Институте Пушкина, в 1979-80 годах. Название книги – это первое собрание стихов Андрея Белого. Спасибо русским коллегам, что они в 90-х годах начали переводить и публиковать мои статьи о русской литературе – о Достоевском, Тургеневе и других писателях, которые я ранее публиковал на английском.
– Почему вы стали писать о русской архитектуре? Вы оценивали архитектуру через фотографическую точку зрения?
– Естественно. Визуально. И как историк я знал контекст. Легко общался с вашими специалистами по русской архитектуре, начал заниматься наукой. Знание истории – это основа для изучения архитектурного наследия. И через фотографию. Без нее не поймешь архитектуру. Смысл моих фотографий – показать архитектурное наследие России.
У меня есть монография об архитектуре модерна, это конец XIX – начало XX века. Но свои книги я пишу о разных периодах, начиная от киевской Руси и до сегодняшнего дня. С Алексеем Комечем мы ранним периодом занимались. Меня интересует советская архитектура. Авангард. Все, что отражает русскую историю, для меня интересно.
– Что Вам вспоминается о том времени, когда Вы работали в Институте Пушкина?
– Это было большое благо, что мы здесь жили. Я участвовал во всех экскурсиях. Ездил в Новгород, встречался с главным реставратором древнего Новгорода. Осенью была организована поездка во Владимир, и мне удалось сфотографировать церковь Покрова на Нерли, хотя была плохая погода и за мной следили. Но в конце концов все получилось хорошо.
К нам очень доброжелательно относились Виталий Григорьевич и другие специалисты. С помощью Комеча и Института я участвовал в экскурсиях и в результате на Западе появилась огромная красивая книга, на которую было много откликов. Здесь верили в меня как в молодого ученого. Без пушкинского института ничего бы не получилось.
Язык, литература, история, архитектура, фотография… Все это связано, но не все не всегда это понимали, особенно в научном мире на Западе, а здесь относились с пониманием, хотя и были в шоке: американец, зачем ему все это. Может быть, привлекло, что у меня был сумасшедший взгляд – в хорошем смысле.
– Что вы думаете о современном состоянии русистики и славистики в Америке?
– По-разному. Наши слависты не часто здесь бывают. И некоторых литературоведов особо не интересует Россия,они говорят: «самое интересное в литературе мы берем прямо из текста». Не знаю, чем это объяснить, может быть, они думают что это сложно и дорого. Но мы узко смотрим на русский язык и культуру. Надо комплексно заниматься русским культурным наследием. Это и живопись, и архитектура, и многое другое. И я стараюсь делать свою работу с помощью русских коллег. Горжусь своей работой вместе с коллегами из России. Я здесь из чувства к любви к русской культуре, не только к языку.
Русский проект Уильяма Брумфилда